Проклятие Тары. Артефакт-детектив [litres] - Алекс Монт

себя выпить рюмку. «Пожалуй, одной будет маловато», — памятуя вчерашнюю дозу, он опрокинул еще пару рюмок. «Все, теперь харе!» — придирчиво окидывая себя в зеркале, строго приказал себе он. Его еврейская половина окончательно пробудилась и принялась наводить порядки. Меж тем душ и коньячная терапия сделали свое дело. Лицо порозовело, ушел землистый оттенок, глаза смотрели осмысленно и ясно. «Хошь не хошь, а экспедицию снаряжать надо! И чего это я сунул нос в дедулин портфель только сейчас?! А ведь дедушка про него частенько твердил!» — удивлялся себе Матвей.

Воспоминания детства нахлынули на него. Он явственно увидел деда Самуила, одетого по-походному, и ворчащую мать. Дед куда-то уезжал и, кажется, далеко. «Стоп, а не в Забайкалье ли мотался дедуля? — осенило его. — Подробная цветная карта и пояснения к ней сделаны на едва затронутой желтизной бумаге. Она здорово отличается от побуревших листов в тетради. Значит, он опять ездил туда, нашел это место и снял новую, более подробную карту, нежели ту, которую сделал зимой 1921-го. А на тех черно-белых фотках, которые я, слава Богу, оставил у матери, очевидно, изображен схрон, где находится куколка! Та пещера в скале, не иначе, и есть место последнего упокоения статуи!» — как о когда-то жившем человеке размышлял о Таре Матвей. Отложив тетрадь, возбужденный неожиданный открытием, он резво махнул рюмку и закрыл глаза. Больше пить не хотелось. Еврейская половина молчала, а русская не настаивала. Тем временем головная боль постепенно притуплялась, прошла потливость в ладонях, сердце стучало куда ровнее и краски дня стали проникать в душу Матвея.

«Однако, — озабоченно подумал он, — как ни крути, а медленное вживление в день вещь опасная, но до чего ж душевная! — вновь заговорила в нем русская половина, тогда как еврейская напряглась и готовилась к решительному отпору. — Ладно, по последней, и будет!» — компромиссом попытался уладить назревающий национальный конфликт и наполнил половину рюмки. В эту минуту завибрировала трубка.

«Привет, Генрих! — глухо ответил ушедший в себя Матвей. — Долетел нормально, сейчас на даче под коньячок расслабляюсь. Какие бабы! Один-одинешенек! Жена, стерва, поди, с… — он хотел уже пожаловаться Вайсу, с кем, по его мнению, может быть Марина, но осекся на полуслове. — Перебьется, и так до хрена знает! Да, спасибо, в четверг позвоню, до связи!» — бросив телефон на подушку, он резко поднялся и подошел к столу.

От благостного настроения утра не осталось и следа. Сибаритствующий эстет Обломов в одночасье превратился в озлобленного дельца Иссерсона, успешного предпринимателя и рогатого мужа. Мысль об измене жены угольями жгла его. «Марину накажу, а Чарова грохну!» Эта идея теперь не казалась ему абсурдной. «Мало того, что влез не в свои дела, так еще на жену рот свой поганый раззявил!» От волнения испарина выступила на лбу Матвея, ему стало жарко, и он приоткрыл окно. Внизу большим суетливым гуртом галдели рабочие-таджики, шумно выгружая из подъехавшего микроавтобуса садовые скамейки. «Беседку, блин, впритык к дому воткнули, надо бы передвинуть метров на десять, хоть под те березы!» — хозяйским глазом заметил непорядок Матвей и вернулся к столу. Идея избавиться от соперника радикальным способом все более овладевала им. Алкоголь потихоньку выветривался из него, и он решил собираться. «А ведь у Чарова все мои документы, и он может первым добраться до статуи!» — эта мысль вновь всколыхнула его. Матвей побагровел, на лбу вздулись жилы, желваки заходили ходуном… «Надо успокоиться и вернуться домой, будто все по-прежнему и ничего не случилось. Иначе я выдам себя, а мне нужно железное алиби». Чувствуя, что окончательно протрезвел и может ехать, он заварил себе кофе и, забрав дедовские бумаги, зашагал к машине.

Марина тем временем одолела почти всю тетрадь Самуила, оставались последние, мелко исписанные листы. К счастью, его почерк отличался редкой разборчивостью, однако самая концовка, страниц двенадцать, читались тяжело, буквы налезали друг на дружку, пришлось достать лупу…

Морозным зимним утром литерный поезд из Читы прибыл в Верхнеудинск и, забрав Дягура с отрядом народармейцев, проследовал до безымянного полустанка в глухой тайге. Из соображений секретности трехвагонный состав отогнали в тупик за полверсты от него. С помощью валков и канатов ящик со статуей спустили из вагона на специально приспособленные для его транспортировки низкие трехполозые сани, запряженные воронежским битюгом, заботливо укрытым сотканной из верблюжьей шерсти попоной. Одетые в овчинные тулупы и полушубки, с топорами за поясом, напоминавшие лихих разбойников лыжники неторопливо потянулись вслед за удалявшимися санями. Самуил, вооруженный планшетом, логарифмической линейкой и компасом, приступил к визированию местности. В помощь ему выделили бойца, бывшего всегда на подхвате. Сделав необходимые измерения, Самуил шел греться. Дягур забирал его к себе, в уютный, подбитый изнутри теплым соболиным мехом и закрытый сверху войлочным пологом возок, следовавший в голове их маленького каравана. Отряд тяжело продвигался по сильно заснеженному, петлявшему между хребтами тракту, неумолимо приближаясь к Байкалу. Непроходимая стена из величественного кедра и вековой, в два обхвата лиственницы обступила дорогу, сжимая ее с обеих сторон своей исполинской мощью.

На двадцать шестой версте караван свернул с тракта на зимник, ведший к становищу старателей. Снова бесконечный кедр да голые заросли торчавшего по обочинам ивняка были тем единственным зрелищем, во что упирался взор. Только стайки нахохлившихся снегирей расцветили кусты красными грудками да испуганный людским приближением тетерев, шумно взметнув крыльями, улетел в ледяную синь. Неожиданно поднялся ветер. Раскачивая вершины деревьев, он тревожно надсадно выл, порождая страх и неуверенность в сердцах путников. Смеркалось. Лыжи плохо катились по схваченному мерзлой коркой зимнику. Настало время искать пристанище для ночлега. Выставив возле саней и возка охрану, отряд углубился в лес. Вопреки опасениям Самуила долго плутать не пришлось, место для привала отыскали быстро. Им послужил глубокий каменистый овраг, поросший по краям пушистым густым ельником. На его дне лежал ствол огромной, расколотой надвое ударом молнии лиственницы. В рядах народармейцев находился проводник, бывалый охотник, в прошлом старатель, хорошо знавший местность. Выхватив остро отточенный топор из-за пояса, он ловко порубил сучья и разжег костер. От огня повеяло домом. Бойцы вскипятили воду и приготовили чай. На душе у Самуила стало теплей, он отложил карту и присел к костру.

Тем временем проводник, человек воистину двужильный, взяв с собой людей и веревки, приволок еще два ствола. Сточив топором стороны лиственниц, он положил их друг на друга, вбив между ними клинья так, чтобы меж стволами образовалась щель. «Будем готовить нодью», — сноровисто